Бабушкин сундучок

Опубликовано 22.10.2015 в Ирина Горелова, ЛИК «РусичЪ», Северодонецк

– Мам, а баба Дуня говорит "пясочек", "цвяточки", - подхихикивая по-детски,  и акцентируя слова на букве "я", говорил мне сынок. Ему было три годика, когда он, показывая как говорит прабабушка, копировал её интонационно.
Мы улыбались, понимая, что он различает специфический тамбовский выговор нашей любимой бабы Дуни. Впоследствии, когда с моей мамой они ездили на родину бабушки, сынок тоже привёз такие деревенские разговорные словечки , и они надолго осели в его лексиконе, как любимая экзотика.
Баба Дуня дожила до девяносто двух лет, и последние три года она тютюшкала правнучка, развлекая его прибаутками и стихами. 
Акала она по-тамбовски, каждый звук пропевая приятным от природы голосом: 

Ны гаре на солнушке
Расцвяли падсолнушки

На зелёным на лугу
Стаить чашка творагу
Прилятели две тетери
Поклявали, пылятели…

Это умиляло. Мы ведь с братом ещё со своего детства помнили эти прибауточки и песенки, но теперь для нас, взрослых, зазвучало всё по-новому. 

Эх, пальто мая пальто
Не берёт замыж нихто,
А я выду закричу -
Караул, замыж хачу…

Средняя полоса России, родная деревня бабушки в Тамбовской губернии, повидала на своём веку много странничков и перехожих людей, переселенцев было немного, но говор южных регионов Малороссии отразился и в песнях, и в разговорном языковом пласте творчества народа.

Специфическое произношение слов я слышала с детства, обороты речи типа «кубыть чаво придумала» или «аньчутка шутоломная» понять могут не все.
Моя бабушка была кладезь, в смысле песен, прибауток, и способности подолгу и интересно рассказывать о своём детстве, трудных военных годах и по-шушкински юмористических особенностях среднерусской глубинки.

Простота и умение вести себя, тем не менее, «кулюторно», как говаривала бабуля, идёт по породе Асеевых, которые были не из простых бедных крестьян. Бабушка всегда была опрятна, и я не помню, чтобы от неё пахло нафталином, как от многих старушек из деревень. Природное чувство бабули видеть, понимать красоту и гармонию во всём, создали в моём детском восприятии такой образ бабушки, как будто из добрых сказок. 

Баба Дуня хорошо пела, это у нас наследственно передаётся. Голос её был не так уж ярок, как в молодости, но затягивая песню «Калинушка», она долго пропевала гласные, иногда прерывая звук, затем подхватывала его снова и тянула дальше. Получалось, что каждая гласная падала жемчужинкой в воздух, и словно нанизывалась на невидимую ниточку, создавая таким образом кажущуюся кантиленну.

Ой да ты кали…-и-и-ну-уш-ка…
Разы-ма-а-ли…-и-и-ну-шы-ка…

Вот именно так я запомнила потрясающий колорит словесно-буквенного дробления текста. Голос бабушки был мощный, и в молодости садясь на край телеги, везущей работниц с поля домой, голосистая Дуняшка затягивала песни, которые разливались по округе на несколько километров. «Бывало, как затянешь, - рассказывала она нам – аж сам воздух голос несёт, и слыхать прямо за версту». 

Бабушка была прекрасной поварихой, даже работала в военные и послевоенные годы поваром в интернате для детей-сирот, у которых родители погибли в Великой Отечественной. Её любили, и уважали за честность и ответственность. 
Она никогда не таскала домой ни кусочка того, что полагалось обездоленным детям. Лишь изредка моя мама с братом – близнецом приходили вылизать остатки манной каши на тарелках, потому что голод был невозможный, словами не передать. Ели калачики – это такие с детский ноготок уплотнения в траве, и лебеду. 
Однажды, сварив щи в ведре, бабушка переносила его в столовую и поскользнулась. Всё происходило на глазах у интернатских детей. Бабушка инстинктивно постаралась упасть так, чтобы из ведра ничего не пролилось. Рука была сломана, ладонь была сожжена об горящую плиту, но ни капли из ведра не пролилось. После этого случая интернатовцы относились к ней с особым благоговением, видя, что она жалеет их,  как своих родных детей. 

Фирменные ажурные блинчики с дырочками не успевали сложиться в традиционную горочку, если мы с братом сидели за столом, когда бабуля колдовала у плиты. С пылу, с жару – так я запомнила лучшие в мире блинчики. Каждый блинчик бабуля щедро сдабривала сметаной и сахаром, складывала в треугольный конвертик и он исчезал мгновенно.

Каждое блюдо у бабушки было фирменным. Пироги и пирожки с яблоками пеклись каждые выходные, картошка жареная в сметане, и ещё необычное блюдо «калинники» - это такое лакомство, как бы поточнее назвать, вроде пирог, но не совсем, утомлённые в духовке слои ржаного теста, переложенные сушёными яблоками, яблочным вареньем, калиной и капустными листами. 

Частенько, особенно по церковным праздникам, бабушка открывала свой старенький белый чемодан, в котором хранились фотографии, письма и памятные только ей финтифлюшки (это тоже её словечко). 

Главным богатством, как мне тогда казалось, была просфора, завёрнутая в носовой платок, потому что бабуля целовала её каждый раз, когда доставала. Помню икону Богородицы на картоне, размером с два почтовых конверта, пачку писем, перевязанных ленточкой, и единственную книгу. Была это старинная детская библия с чёрно-белыми картинками, обёрнутая в обложку из красивой бумаги. 

Мы усаживались с братом возле бабушки на кровати, и она читала нам, иногда поясняя и растолковывая что-то.

Читала она свою любимую книгу и моему сыну. Хоть правнук её и был невероятно грамотный, и любил сам что-то бабе Дуне почитать, но в книжке был необычный шрифт,  и некоторые незнакомые вензеля и буквы.

Некоторое время спустя, после бабушкиной кончины, ещё до школы, мой сын учил меня читать на церковно-славянском языке. Поначалу он тоже подхихикивая над моей неспособностью расшифровать буквы с титлами. 

С самого моего детства этот белый чемодан так и остался неиссякаемым кладезем чудес, словно волшебный сундучок из сказки.

Ирина Горелова
Top