По словам классика немецкой литературы, лауреата Нобелевской премии Генриха Белля: «писателем позволено быть, но им нельзя становиться!» То же касается и любого другого вида творчества, будь то живопись или кинодраматургия, поэзия или музыка. Если вы не родились в семье потомственного писателя, живописца или кинодраматурга, среда, и неважно в какой стране, хоть на «благословенном Западе», хоть у нас, в России, попробует Вас заесть. И только если Вы по-настоящему духовно сильны и самозабвенно трудолюбивы, после Вашего восхождения на совершенно иную ступеньку общественной пирамиды, встретит Вас ласково и с цветами. Но уже как чужака. Как пришлого.

Эта тема, - тема второго рождения человека, уже не просто, как индивида, но как самостоятельной творческой личности, – безусловно, вечная. Как история о Моцарте и Сальери. Или о Дон-Кихоте, воюющем с «ветряными мельницами». И решение прикоснуться к ней принимали довольно многие, как за границей, так и у нас, в России. Достаточно вспомнить трилогию «Детство, отрочество, юность» Л. Н. Толстого, «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова, «Мои университеты» А. М. Горького, «Жизнь Арсеньева» И. А. Бунина; «Другие берега» Владимира Набокова, «Девид Копперфилд» Чарльза Диккенса, «Мартин Иден» Джека Лондона, «Портрет художника в юности» Джеймса Джойса, «Слова» Жан-Поль Сартра. Но столь емко, ярко и убедительно драма разрыва будущего художника с породившей его средой на страницах повести Д.Н. Юдкина раскрыта, пожалуй, что и впервые.

Трудно сравнивать всеми обласканных героев неспешных русских повествований Л.Н. Толстого или того же С.Т. Аксакова с юдкинским Андреем Зацепиным. Слишком-таки изменилась Русь за двести неполные лет. Мягкость, неспешность, былинную певучесть русской души две прошедшие революции, как наждаком слизали. И если после первой, «народно-освободительной», в душе у героя повести Горького ещё оставалась надежда на некое «светлое будущее», то герои юдкинского рассказа застыли практически на краю. От православной закваски прошлого в них ещё сохранились приветливость, хлебосольство, любовь к простому физическому труду, желание жить большой разновозрастною семьей. И в то же время, купившись на новые миражи и западные свободы, они уже успели освободиться от мягкости и пластичности, от жалостливости и кротости, от терпеливой сдержанности в речах и даже просто от любопытства при встрече с чем-то им не понятным, что не вписывается в реестр «новых российских ценностей».

Ну, что, кажется, плохого в том, что у твоего мужа или, к примеру, зятя вдруг, к сорока годам, открылся не шуточный интерес к художеству? Пусть не серьезный дар прирожденного живописца, а просто робкая тяга к творчеству, к рисованию? Не пьёт мужик, не гуляет, на работу ходит исправно, деньги в семью приносит; ну, и пускай себе в свободное от бухгалтерских сводов-отчетов время сидит себе где-нибудь на пенечке, на берегу реки, и тюкает кисточкой по картону. Так нет же, крамола, ужас, стыдно людям в глаза смотреть, позор для семьи, до развода дело! И что это, только косность, - извечное сословно-классовое отторжение всего чуждого и не вписывающегося в простые рабоче-крестьянские представления о мире и о себе или что-то ещё, более страшное и глубокое?

По первому плану, безусловно, прав Куприян Иванович, известный московский живописец, купивший домик в деревне и доживающий свои дни в тиши и в уединении, на лоне чудной малороссийской природы: «Оглянитесь, посмотрите на сегодняшний мир! Каким он стал жестоким, как очерствел и одичал! И почему? В чем причина!.. Я вам скажу. Хотя, вполне вероятно, вы о ней знаете не хуже меня. Хорошие, добрые человеческие чувства сжирает неуемный огонь жажды обогащения, причем, обогащения любой ценой. Этот демон приобрел сегодня небывалую силу. Именно его после развала Советского Союза напустили на наш народ. И как искушение к нему призрак красивой жизни, достичь которой возможно здесь и немедленно».

Стоп, стоп, а возможно ли достичь призрак? Да и откуда, с каких коврижек в душе простого постсоветского человека, привыкшего выживать и перебиваться с хлеба на воду, взялась вдруг эта самая ЖАЖДА красивой жизни и материального обогащения? Причем ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, здесь и сейчас, немедленно?! И как бы смогли её НАПУСТИТЬ на нас, если бы мы сами ЭТОГО НЕ ХОТЕЛИ?

Если верить Евангелию и Святым Отцам оскудение души народа (человека) - это всего лишь следствие отступление народа (человека) от промысла Божьего о себе. Конечно, на отступление - можно и соблазнить. Как Еву в раю, к примеру. Но выбор народ (человек) всегда совершает сам. И сам же, почуяв нечто неладное, - всё то же оскудение своей бессмертной души, - может покаяться перед Богом и снова вернуться на круги своя. Тогда благодать Божья вновь наполняет душу, и народ (человек) продолжает жить полнокровной духовной жизнью, не взирая ни на какие трудности, полный любви и радости, свободный в Боге и ради Бога.

Но если народ (человек) вовремя не раскается и не вернется назад, к Христу, к Богу внутри себя, то его, мало-помалу запутывающегося в себе, можно уже умело, со значительно меньшей затратой энергии, направлять и ускорять… к погибели. И только лишь в состоянии крайнего душевно-духовного оскудения, когда народ (человек) окончательно теряет тропинку к Истине, он начинает спиваться, скалываться и судорожно пытаться заделать дыру в душе жаждой красивой жизни и материальным обогащением.

Вот, наконец-то, мы и добрались до Соломоновых столпов Киприяно Ивановского прозрения. Итак, к жажде красивой и сладкой жизни с внутренней тягой исключительно к материальному обогащению, человек (народ) может дойти, только окончательно потеряв самого себя. То есть, - при конце, за несколько лет до смерти.

Теперь же посмотрим, так ли всё мрачно на самом деле?

А для этого вновь открываем повесть Д.Н. Юдкина.

И что же мы видим?

Жена у Андрея Зацепина, при всей её косности и сварливости, всё же не конченная мамонолюбка, при первой возможности сменяющая своего негожего к материальному обогащению мужа на первого попавшегося «победителя жизни», - солидного, с залысинками, Павла Петровича Труфанова. Пусть бывший её вздыхатель дорос аж до коменданта киевского общежития(!), - предел мечтаний обитателей их деревни, - Марья на этот «рай на земле» явно не покупается. И на все боязливенькие заигрывания бывшего кавалера, не роняя ни его чести, ни своего личного человеческого достоинства, отвечает спокойным, но твердым: - Нет.

Да и Андрей Зацепин – явно не персонаж предапокалиптической житийной литературы. До прихода к Богу внутри себя ему ещё топать и топать. Он ведь почти такой же, как и окружающие его односельчане: с одной стороны, - спокойный, уравновешенный, склонный к уединению однолюб; но, с другой-то, - вспыльчивый, пробующий решить всё сгоряча, спонтанно, идя не путем евангельской кротости и любви, а явно туда, куда его заведет чуткое и прямое сердце. Да, к сорока годам Андрей Зацепин понял, что что-то в его устоявшейся и внешне – вполне налаженной семейной жизни идет не туда, не так. Предлагаемая же социум жизнь ради стяжания исключительно быстропортящихся материальных благ, - ему явно не интересна. Да, вот, беда, и сама попытка Андрея вырваться из силков того, что, как он чует, мало-помалу гасит в нём радость жизни, остужает любовь к жене, опресняет и старит чувства, - тоже, мягко говоря, сомнительна.

Да, в отличие от многих и многих, вконец потерявших тропинку к Богу, он не пытается обновить свои чувства за счет новой покупки или любовницы. Его не прельщает так же и заведомо погибельный поиск утраченной радости на донышке бутылки или на конце иглы. Он твердо решил отыскать себя, прежнего, молодого, майского, – через творчество, в искусстве. Тем более, когда рядом с ним оказался такой симпатичный и привлекательный старый московский живописец, - Киприян Иванович. Скромный, воспитанный, уравновешенный человек, удалившийся от людей и доживающий свою жизнь на лоне чарующей взор природы, он-то и посвящает сорокалетнего начинающего художника в азы живописного мастерства, ведет с ним неспешные разговоры о всемирно признанных живописцах и их непростой судьбе, ставит Андрею руку, а заодно и голову. Тактичность, вдумчивость, нестяжательность выходца из столицы, выгодно отличают его от жестких и слишком уж однозначных односельчан Андрея: тещи - Анны Андреевны, тестя - Петра Степановича, жены - Марьи, да и того уже присно нами упоминавшегося киевского начальничка, - Павла Петровича Труфанова.

Вновь открытая жизнь художника, естественно, увлекает, и пусть на какой-то период времени обновляет Андрея в чувствах. И вот уже ему кажется, что ради этой неспешной жизни с кисточками и с красками, ради высокого созерцания таинственной тишины Природы, ради общения с непростым, образованным человеком можно пожертвовать всем и вся, - даже порвать с женой. Ведь она уже постарела, да и не так горячо любима, закостенела в невежестве и в бытовом сутяжестве, - в жизни исключительно ради «материальных благ» и в поисках хлеба насущного. Одним словом, крепенько осерчав на сварливую твердокаменность и не чуткость Марьи, Андрей собирает в рюкзак пожитки и уходит из дому, к заезжему живописцу. По зову, так сказать, и веленью Сердца!

Эх, если бы знал Андрей, что из сердца как раз и исходят-то «злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления» (Мф. 15; 19), то вряд ли бы он так уж легко и скоро хватался бы за рюкзак. Сколько в жизни таких примеров, когда, ради какого-то внешне хорошего и вроде бы доброго с виду дела, человек преступает Евангельские заповеди, а потом попадает под неизбежный закон возмездия. И ради искусства уйдя от трудностей, скольких из нас уже погубила легкость и пустота наступившей за этим жизни?!..

Благо, когда фундамент твоей души не подточен ещё изменами и мелкими бытовыми предательствами: тогда вроде бы и угасшие огоньки некогда полыхавших чувств не позволят цельному человеку так уж запросто всё похерить и разминуться с самим собой. Невидимые внутренние «узы любви», пускай даже плотской, а не духовной, натянувшись, откликнутся острой болью где-то в районе сердца. И, задохнувшись от одиночества, от чувства потери чего-то самого-самого, никакими благами мира невосполнимого, - Жена, плоть твоя, твоя половина, - вопреки своим твердокаменным убеждениям, поневоле потянется к голове, к супругу. И тут вдруг окажется, что Библейское «и будут двое плоть едина» (Ев. гл. 5; ст. 31) – это вам не пустые слова, а Истина.

Андрею Зацепину «повезло». Он оказался именно тем цельным, словно вырезанным из одного куска дерева человеком, кому Сам Бог помог не свершить непростительное предательство. Половинка сама прибежала к мужу и, вопреки всему, скорректировав общий погибельный «крен» к разрыву, пошла на взаимное милосердное примирение. Что, кстати сказать, и обновило, в конце концов, чувства Жены и Мужа. Да, они долго будут ещё сидеть в домике у художника, споря за чашкой чая и мучая друг друга ограниченностью и резкостью взаимонепонимания. Твердокаменные убеждения одного и романтические иллюзии другого так просто-запросто не рассасываются. И, тем не менее, благодаря изначальному целомудрию и верности Жены, как, впрочем, и творческому желанию внутрисердечного обновления Мужа, - всё, слава Богу, гармонизируется: Андрей и Марья, совсем как в юности, непроизвольно возьмутся за руки и, - пожилые, сорокалетние! - побегут босиком по росистой Траве-Мураве к Реке, навстречу встающему над Землею Солнцу.

Таким образом, пронзительные слова Киприяна Ивановича о том, что все у нас, на Руси, после развала СССР, начали жить исключительно ради материального обогащения и «красивой жизни», - при пристальном рассмотрении сквозь призму художественного творчества, - я имею ввиду именно эту повесть Дмитрия Николаевича, - слава Богу, пока ещё не совсем заслужены. Как показал нам сам Автор произведения, есть пока в нашем народе и верность, и целомудрие, и нелицемерная жажда знаний, и не загаженные мамоной ключи простых человеческих отношений, и бескорыстие творческой озаренности. Немного, правда, за сотню-другую лет блуждания по «европам» сбились мы с пути праведна, подзабыли, что «обновится яко орля юность Твоя» (Пс. 102;5) относится вовсе не к живописи, а к Богу с Его поистине неиссякаемыми возможностями по оживотворению человека изнутри его сердца высокими благодатными энергиями Любви и Милости; ну так, ничего, припомним. И тогда уже точно, живя целомудренно, по Евангелию, мирно и милостиво друг к другу, воскликнем вместе с Дмитрием Николаевичем Юдкиным: «Где бы ты ни был, всегда возвращайся в май!» В Май своих юношеских надежд, в майскую свежесть и окрыленность сердца, в майскую яркость и ярость чувств, в цельность юношеского порыва к поиску Света Истинна, ну и конечно, - в веру. Ибо без искренней веры в Бога нет и не может быть ни вдохновенной созидающей тяги к творчеству, ни чистой большой Любви.

член Союза писателей России, писатель, публицист, киносценарист, Иван Иванович Жук. Москва, июль, 2017г.