Гидросооружение было построено в еще не виданные в человеческой истории сроки – всего за 3 года – с 1933 по 1936 (длина 100 с лишним километров). Сюда было согнано порядка миллиона заключенных. Сколько из них здесь осталось лежать – никто и не знает. Просто не считали. Но думаю, цифры гигантские. Это был тезис. Теперь – антитеза. Канал был задуман вовсе не при Сталине, а еще во времена Империи. И строился он вовсе не для того, чтобы сделать Москву портом пяти морей, а по вполне бытовой, понятной каждому причине. Я не готов оперировать точными цифрами, но еще до 1917 года было математически просчитано, что при существующей скорости прироста московского населения к 1936 году потребление воды, а оно было в те времена достаточно скромным, достигнет объема, равного водосбросу Москва-реки. Просто вообразите: Москва-река втекает в Москву и… не вытекает. Ее выпивают целиком, до капельки. Это значит, что от жажды умирает трехмиллионный город. Сейчас мы спокойно плещемся в ваннах, пьем вдоволь.  Все, что я напишу ниже, обращено к моим православным братьям и сестрам, москвичам и москвичкам, которые сделали темой своей религиозной, а вслед – и политической рефлексии жертву новомучеников и исповедников российских, в том ее контексте, который объединил их голос с голосами всевозможных либеральных и демократических общественных квазиоппозиционных движений, учреждений, организаций и заведений, посчитавших своим нравственным козырем возможность считать себя разоблачителем сталинских преступлений (пишу это без кавычек). И тем самым получивших право учить и обличать, вязать и решить своих менее нравственно и умственно развитых православных собратьев, которые не желают в этом участвовать. Эти прогрессивные христиане возвышаются в нравственном плане над христианами-«сталинистами», поскольку они, прогрессивные, не причастны к кровавой вакханалии 30-х годов прошлого века и при каждом удобном случае по поводу и без осуждают пролитые потоки крови, поскольку они – наследники подвига новомучеников и находятся с ними по одну сторону нравственных баррикад. И вот тут проявляется парадокс Павла Федоровича Смердякова: «Так вот вы первый убивец и есть-с!» Я не берусь рассуждать о том, нужен ли был этот злосчастный канал, можно ли было строить его другими методами, оправданы смерти или нет, что было бы, если бы не было того, другого, третьего, и как бы следовало поступить на самом деле. Я устраняюсь от всех этих «если бы». Как было бы правильно, знают они, прогрессивные либеральные православные христиане. А я не знаю. Но исхожу из того, что есть здесь и сейчас и в чем каждый из нас участвует.