8

Расплата

В чем ошиблись генералы-изменники

Во всех этих черных делах, похоже помогал Алексееву «словом и делом», его лучший друг и единомышленник, плохо отмытый генерал Борисов, который давно уже утверждал, что армейские дела пойдут лучше, когда перейдут в руки «кухаркиных детей».

В одном только ошиблись русские генералы-изменники, как год с лишним спустя ошиблись генералы немецкие. «Алексеев и Борисов, как потом Гинденбург и Грёнер, оказались не в состоянии понять, что их планы довести войну без императоров, которые, как им казалось, только мешали им сделать это, обречены на провал уже потому, что-они-то сами как раз не были самостоятельными величинами, как им хотелось бы думать. [По большому счету, предатель и не может быть «кем-то». -БГ].

И поэтому, как только не стало Вильгельма II и Николая II, с разной скоростью исчезли и те, кто не смог понять опасности, которая исходила от подобного рода переворотов, особенно во время великой войны.

Следующие слова Людендорфа прекрасно подходят к описанию проблемы, которая стояла как перед германским, так и перед русским командованием, как, впрочем, и к описанию ошибки, сделанной теми и другими:

“Я предостерегал против попыток пошатнуть положение Императора в армии.

Его Величество был нашим Верховным Главнокомандующим, вся армия видела в нем своего главу, мы все присягали ему в верности. Этих невесомых данных нельзя было недооценивать. Они вошли в нашу плоть и кровь и тесно связывали нас с Императором.

Все, что направлено против Императора, направляется и против сплоченности армии.

Только очень близорукие люди могли расшатывать положение офицерского корпуса и Верховного Главнокомандующего в такой момент, когда армия подвергалась величайшему испытанию». [О.Р. Айрапетов «Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию» - М.: Три квадрата, 2003, с. 199; Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. Том второй. /Перевод с 5-го немецкого издания под ред. А. Свечина. - М., 1924. С. 305].

Слова Людендорфа еще слишком мягки для наших «присягопреступников» отечественного разлива. Гинденбург и Грёнер в ноябре 1918 года находились в положении неизмеримо худшем, чем чины русской Ставки в феврале 1917.

Германия ноября 1918 года стояла реально на пороге военного поражения, а Российская Империя начала 1917 года ‒ на пороге скорой и неизбежной победы. «Согласно человеческому разумению Германия могла только отсрочить победу России, сама же окончательная победа этой последней казалось неизбежной», свидетельствует германский солдат Мировой войны Адольф Гитлер [Майн Кампф. - М., 2000. С. 164].

Практически теми же словами говорит об этом, и генерал Людендорф, оценивая положение сторон на конец 1916 года, и особенно подчеркивая возросший технический потенциал России, в частности обилие снарядов [Людендорф. Указ. соч. Том первый. С. 244-246].

Черчилль же просто говорит об Императоре Николае II, что к марту 1917 года «режим, который в Нем воплощался, которым Он руководил, которому своими личными свойствами Он придавал жизненную искру ‒ к этому моменту выиграл войну для России» [в оригинале это звучит так: «the regime he personified, over which he presided, to which hispersonal character gave the vital spark, had at this moment won the war for Russia» - Churchill W.S. The World Crisis 1914-1918.Vol. 1. – N-Y. 1927, pp. 227-229].

И если Гинденбург и Грёнер в ноябре 1918 года поступили просто не мудро и не чистоплотно, то к характеристике действий наших «февралистов», что военных, что прочих, и слов-то не подберешь, одни междометия.

И ведь, судя по всему заговорщики наивно полагали, что народ и армия поддержат перемену власти. Станут надежной ее опорой за дарованные «права и свободы».

Люди, погубившие тысячелетнюю русскую народную государственность оказывается даже не понимали мироощущениярусского народа, в сознании которого послушания достойна лишь священная, сакральная власть Богом поставленного Царя, а начальникам подчиняться надо лишь в силу тех полномочий, которыми Царь их наделил.

Это и был до сих пор не понятый отечественными «интеллигентами» фактор «Х», сводящий на нет все усилия по поражению Российской Империи в войне, ‒ неискаженная, святоотеческая («византийская», как сказал бы Константин Леонтьев) Православная вера русского народа и его Царя, творившая из Русской Императорской Армии железную стену во время Великого отступления 1915 года, и «окопного сидения», и превращавшая ее ряды в неостановимую стальную фалангу при наступлении, возглавляемом достойными командирами.

Когда не стало Царя ‒ для русского солдата не стало и законных начальников.

Генералы-изменники, ‒ некоторые до конца жизни, ‒ так и не поняли, и не осознали, что приказы офицеров, даже ведущие на верную смерть, солдаты безоговорочно исполняли потому, что в своих начальниках они видели царских слуг, и после отстранения Царя офицеры в глазах солдат утратили право и честь командовать ими.

Так же как моментально в глазах простых русских людей потеряла легитимность и всякая гражданская власть. С неотвратимой неизбежностью началось разложение армии и государства, корабль российской государственности стал с невероятной скоростью разваливаться и тонуть.

Взамен священной власти Русского Царя для русского человека со 2-го марта 1917 года наступила «воля», быстро перешедшая в пресловутый русский бунт, «бессмысленный и беспощадный».

Потому и пришлось большевикам пролить море крови, что только будучи обескровлена смогла Русь принять не сакральную власть. Но законной любую такую власть, Русь в глубине души, ‒ или, говоря «по-научному», ‒ на генетическом уровне, ‒ не считала ни при советской власти, где было «все вокруг народное, все вокруг мое» [не считая краткого периода с 1937 по 1953 год, когда личная диктатура Сталина, дала в глазах народа хотя бы иллюзию легитимности той власти, именем которой и правил вождь], ни сейчас не считает.

Откуда и идут все преступления как сверху, так и снизу.

Неудачи или даже неуспеха у нас с весны быть не могло ‒ Царь снаряды запас

Но вернемся к генералу Алексееву. Поспешив снять свои вензеля и пожиная плоды своего предательства, отныне «просто генерал» Алексеев стал Верховным Главнокомандующим. С 11 марта 1917 года фактически, а с 1 апреля ‒ хорошая дата! ‒ официально.

Пробыл на этом посту около трех месяцев, ни стратегического, ни иного прочего таланта не проявив. 21 мая был заменен генералом Брусиловым, (также никаких полководческих данных «в условиях свободы и народоправства» не проявившим), и отозван в Петроград в качестве военного советника правительства.

Князь А.В. Друцкой-Соколинский в своих мемуарах приводит весьма характерный разговор с Алексеевым летом 1917 года:

«Лично мне в бытность мою в Могилеве не пришлось вести с Алексеевым продолжительных бесед. Однако, будучи уже в отставке и живя в Смоленске, я встретил генерала Алексеева на улице в самый день возвращения его из Москвы, где он присутствовал на знаменитом Государственном совещании [12-15 августа 1917 года], созванном Керенским.

Мы разговорились, и тогда Алексеев мне между прочим сказал:

“Подло то, что эти подлые кадеты «спихнули» Николая, когда мы почти заканчивали наши приготовления к весенней кампании.

Эти господа были в полном курсе наших работ главным образом по артиллерийскому снабжению и прекрасно знали, что с весны немцы были бы буквально засыпаны, сметены нашими снарядами; знали, что той феноменальной мощи артиллерийский огонь, который мы развели бы, выдержать немцам было бы невозможно!

Знали, что неудачи или даже неуспеха у нас с весны быть не могло, и потому они поспешили «спихнуть Николая», так как наличие военного успеха делало революцию фактически невыполнимой и невозможной”.

Думая об этом моем разговоре с Алексеевым, мне представилось, что его слова “спихнули Николая” ‒ слова столь непочтительные, бестактные и неприличные, глубоко врезавшиеся мне в память, ‒ указывали на неизжитые еще тогда Алексеевым неприязненные чувства к личности отрекшегося Государя». [Князь В.А. Друцкой-Соколинский. Цит. соч. С. 50-51].

Но значительно больший интерес представляют выделенные слова Алексеева, что в готовящемся весеннем наступлении нас ожидала победа, ‒ ввиду полного артиллерийского превосходства над противником. Сам Алексеев занимался чисто военными вопросами, значит отнюдь не он обеспечил русской армии то грандиозное превосходство, которое должно было просто смести врага.

Только один человек в Империи вынужден был заниматься сразу и вопросами стратегическими и вопросами мобилизации промышленности для победы в войне, и многим-многим другим.

Это сам Государь Император, Верховный Главнокомандующий Николай II, при котором, несмотря на все усилия «аппарата Ставки», Русская Императорская Армия одерживала победы.

Снарядов действительно было заготовлено столько, что они обеспечивали, по словам начальника ГАУ генерала А.А. Маниковского, такую плотность артиллерийского огня по всей длине русского фронта, которая сравнима с плотностью артиллерийского огня под Верденом. Этих снарядов хватило и на Гражданскую войну, и осталось даже на Великую Отечественную.

Вот только Империи они не помогли.

Последние шаги

Про дальнейшую судьбу много возомнившего о себе генерала осталось сказать немного.

30 августа 1917 года «для возможно более безболезненной» ликвидации выступления генерала Лавра Корнилова, Алексеев, по просьбе А.Ф. Керенского, принял должность его начальника штаба. После 12-дневного пребывания в должности, 9 сентября отказался от нее и вернулся в Петроград.

После Октябрьской революции Алексеев 11 ноября выехал в Новочеркасск, где с согласия Донского атамана генерала Каледина приступил к созданию Добровольческой армии. В декабре на Дон прибыл генерал Корнилов. В декабре Алексеев вошел в состав Донского гражданского совета. Между Алексеевым и Корниловым, вообще не симпатизировавшим друг другу, (как, напомним, терпеть не могли друг друга Рузский и Алексеев), начались трения, приводившие к столкновениям, носившим весьма резкий характер.

Наконец они кое-как поделили между собой власть: Алексеев ведал вопросами финансов, внутренней и внешней политики, а Корнилов принял командование армией. Алексеев участвовал в Кубанском походе Добровольческой армии и после смерти Корнилова возвратился с армией в Донскую область.

С развитием добровольческих формирований Алексеев 18/31 августа 1918 года принял звание Верховного руководителя Добровольческой армии и при нем было создано Особое совещание, выполнявшее функции правительства.

Следует подчеркнуть, что ни политических, ни стратегических дарований командование Белой армии не проявило ни при Алексееве, ни Деникине. Во многом из-за этого самоотверженный героизм русских офицеров, вставших грудью против людоедского большевицкого режима Ленина-Свердлова-Троцкого, был обречен на неуспех.

Любопытно, что последние месяцы жизни и политической деятельности, Алексеев выступал «неофициально» с позиции необходимости восстановления монархии.

Вместе с тем, что значительно более важно, категорически осуждал любые формы сотрудничества т.н. «белых государственных образований» со странами Четверного союза и декларировал принципы «верности союзническим обязательствам России в войне».

При этом весь 1918 год оружие и припасы Добровольческой армии поступали исключительно из Германии через Донского атамана Краснова, который предлагал наиболее реалистичный план свержения большевиков, опираясь на германскую армию. Так что разговоры Алексеева про монархию внушают определенное сомнение в их искренности.

Скончался 8 октября 1918 года от воспаления легких и после двухдневного многотысячного прощания был похоронен в Войсковом соборе Кубанского казачьего войска в Екатеринодаре[1].

Для любознательных можно отметить, что воспаление легких ‒ пневмония, провоцируется безнадежием, в любой его форме, в том числе, когда нет надежды оправдать себя[2].

В Послесловии к своей «Анатомии измены» Виктор Сергеевич Кобылин приводит следующее свидетельство генерала Николая Степановича Тимановского, командира Марковской дивизии, рассказанное его начальником штаб полковником Артуром Георгиевичем Битенбиндером в «Открытом письме» в редакцию газеты «Новое русское слово» 28 июня 1969 года:

«Однажды вечером генерал Алексеев и я сидели на скамейке под окном дома, в одной из станиц на Кубани. Мы погрузились в свои думы.

Генерал Алексеев поднял голову, тяжело вздохнул и промолвил:

“Николай Степанович! Если бы я мог предвидеть, что революция выявится в таких формах, я бы поступил иначе”.

И генерал Тимановский добавил от себя:

Старик не предвидел возможности гражданской войны, а теперь предчувствовал ее катастрофический исход.

В несвязанном разговоре, генерал Тимановский проронил слова:

‒ Старика мучили угрызения совести, он жалел.

Какие угрызения совести мучили генерала Алексеева, о чем он жалел, генерал Тимановский не сказал».

На это Виктор Кобылин дает следующий комментарий: «Прочитав это письмо, я не сразу вспомнил, где я читал о таких же угрызениях совести. И потом вспомнил. В Евангелие от Матфея».

Надо полагать ‒ в 27 главе.

Подведем итоги

В русско-японскую и в Первую мировую войну впервые в русской военной истории сложилась ситуация, когда верхушка Императорской армии, состоящая, ‒ по удивительному совпадению, ‒ из членов враждебных православной России тайных обществ, главной, или основной для себя целью войны считала борьбу не с врагом внешним, а с врагом внутренним, под которым подразумевался «отсталый царский режим».

В японскую войну одержать победу над «режимом» не удалось ‒ Гвардия, казачество и «черная сотня» отстояли Престол и Отечество. Реваншем в войне с «внутренним врагом» для «новой военной элиты» стала Первая мировая война. Тем более, что в победе над внешним врагом сомнений быть не могло.

Силы Антанты настолько превосходили силы Тройственного Союза, что вопрос удушения последнего военными или экономическими методами, а вернее их совокупностью, был лишь вопросом времени. Но участником этой победы, ни в коем случае не должен был стать «царизм».

Безбожно-либеральная рационалистическая идеология настолько овладела душою русского «образованного общества», что сама мысль, о том, что Русское самодержавие, одержав победу в Великой войне, сохранит народные симпатии, и станет на годы, если не на десятилетия несокрушимым для потуг «лучших людей» прийти к нему на смену, была для «общества» страшнее поражения в войне.

Тем паче, что о революции типа Октябрьской, пока был Царь, «обществу» и в голову не приходило, а без нее хоть на вторых ролях как-нибудь, но в победу Антанты бы вползли. Как и писал в известном письме 1918 года П.Н. Милюков.

Ну а раз главный враг определился, то меры приняты были именно против него: затягивание войны, и уничтожение защитника режима, прежде всего в лице Императорской Гвардии.

«Методология затягивания» становится ясной уже в процессе ознакомления с Записками генерала Федора Петровича Рерберга о японской войне. Но нужна была конкретика, чтобы раскрыть «Исторические тайны Великих Побед и Необъяснимых Поражений» применительно уже к войне Мировой и к февральской катастрофе.

Такую конкретику и дали, в первом приближении, такие факты, как преступное затягивание Босфорской операции со взятием Царьграда, разрывающей блокаду России, и, повторим еще раз, ‒ преднамеренное, ‒ как однозначно установлено в нашем расследовании, ‒ уничтожение Императорской Гвардии в запрограммированно неудачных сражениях.

«Свержением царизма» личные цели генералов-изменников в войне были достигнуты. А почему все потом пошло не так как думалось и хотелось, «военная элита» и ее духовные потомки по сей день понять не желают, да и не способны понять.

В февро-марте 1917 года «русское образованное общество», руками предавшей Царя военной верхушки, наконец одержало победу над столь ненавидимым «обществом» русским православным самодержавием. Оно проиграло страну, проиграло себя, жизни своих семей, имущество, произведения искусства, тысячелетние культуру и цивилизацию… Оно поставило, наконец, на грань духовного и физического уничтожения русский народ ‒ хранитель вселенского православия.

Но войну с царем «общество» выиграло, и очень гордилось этим. А духовные потомки этого «общества» гордятся этой победою и сейчас.

ИСТОРИЯ ГРОЗИТ ПОВТОРИТЬСЯ ВНОВЬ...

Борис Галенин