Помнится, на заре «перестройки» практически в один и тот же год на экраны страны вышли сразу два, как теперь принятого говорить, знаковых фильма: «Покаяние» Тенгиза Абуладзе и «Жертвоприношение» Андрея Тарковского. Первый из этих фильмов повествовал об удивительной семье. Представитель старшего поколения этой семьи с наслаждением упивался всеми ужасами атеистического освобождения от традиционного уклада жизни (сталинизмом). Представители среднего – продолжая жить на дивиденды старшего и пользуясь завоеванными им привилегиями, «каялись» в грехах отца своего до того страстно, что не поленились выкопать его труп из могилы и вышвырнуть его на помойку истории. Представитель же младшего, наблюдая за столь радикальным хамством (ибо чем, если не хамством, именовалось в Библии обнажение наготы отца своего?), – в конце концов, не выдержал и покончил жизнь самоубийством. Вся эта вакханалия разнузданной нетовщины была названа авторами данного кинопроизведения «покаянием». В конце же фильма появлялась еще и некая пифия, плакатно вещавшая нам с экрана, что все вышепоказанное – это и есть далеко не только политическое, но именно церковное покаяние, после которого любая дорога в городе неизбежно должна вести нас к храму.

Не трудно догадаться, что при столь своеобразно понятом «покаянии», дорога эта неизбежно приведет нас вовсе не к традиционному христианскому храму, но к стенам внешне очень похожей на православие, но внутренне явно модернизированной по лекалам фильма неоязыческой псевдоцеркви.

Во втором фильме, у Андрея Тарковского, речь шла о человеке, который возлюбил заблудшее человечество до того сильно, что предложил на молитве Богу удивительную сделку: свой дом, по логике фильма – свою душу, в обмен на дальнейшее существование возлюбленного им мира. Почитатель русской иконографии и творчества Ф. М. Достоевского, сам – в прошлом прекрасный актер, один из лучших исполнителей роли князя Мышкина, именно он, как намекает нам режиссер, является достойнейшим продолжателем дела «идиота». И действительно, его фантастическая нетрезвость при полном незнании элементарных основ аскетики, приводит героя фильма к результатам не менее плачевным, чем привела идиота Ф. М. Достоевского. Вначале, как я уже сказал, он, скорее всего, впервые в жизни становится на молитву и выторговывает у Бога чудо: отмену уже объявленной по радио термоядерной катастрофы. Но когда его столь неистовая «молитва» не получает мгновенного отклика от Всевышнего, он тотчас садится на велосипед и отправляется на шабаш к местной ведьме Марии. Та же в благодарность за смертный грех (прелюбодеяние) ведомыми только ей магическими путями тотчас же возвращает заблудший мир вновь на круги своя. Ночной кошмар стихает. Воспоминание о термоядерной катастрофе, объявленной было в полночь, в сознании у людей, окружающих «идиота», к утру следующего дня стирается. И вот уже только он, помня один о чуде произошедшего прошлой ночью, застывает в недоумении: так кого же на самом деле благодарить ему: то ли неумолимого, как ему показалось, Бога, должно быть, после некоторого раздумья все-таки спасшего человечество в ответ на его «молитву», то ли простую ведьму Марию с ее поистине сатанинскими возможностями? Но так как этот вопрос для героя фильма явно неразрешим, – он ведь понятия не имеет, что смертный грех только бы усугубил общую тленность мира и потому лишь ускорил бы термоядерную войну, – «идиот» наш на всякий пожарный случай решается принести Всевышнему ранее оговоренное во время молитвы-торга «жертвоприношение». Он сжигает свой дом, бессмертную свою душу, и до поры до времени засаживает себя в больницу для умалишенных. Должно быть, лишь для того, чтобы немногим позже, сразу же после смерти, окончательно и бесповоротно переселиться в объятья к «богу», одарившего его чудом в обмен на прелюбодеяние.

Много воды утекло с тех пор. Казалось бы, фильмы сняты, просмотрены и забыты. Они заняли достойное место на полках киноистории. И если мы не студенты ВГИКа, которым по статусу полагается вгрызаться в анналы киноискусства, то нам вроде бы вовсе и ни к чему возвращаться к ним памятью и ворошить былое.

А, между тем, возвращаться к ним вынуждает нас сама жизнь. Уж слишком не к тем берегам, куда мы всем миром целились, занесла нас нелегкая «перестройки». Боюсь, что вслед за Александром Зиновьевым и Александром Солженицыным самые честные и искренние из нас, положа руку на сердце, могут с горечью повторить: «Целились в коммунизм, а попали в Россию». Или, если быть более точным, то после обвала надежд и упований времен первой русской революции (1917 г.) можно лишь подчеркнуть: после второй, и теперь уже либеральной (1987-1992 гг.) - «опять попали в Россию».

Правда, это все уже очевидно на социальном уровне.

К истокам же наших бед без пристального вглядывания в себя, без изучения, так сказать, более глубинных, душевно-духовных пластов реальности, откуда берут начало все наши нынешние провалы и перевертыши соцкультбыта, и подступиться-то не возможно. И вот, чтобы пристальнее всмотреться в самих себя, в хаос тех смутных чувств и беспочвенных упований, которые движут последние десять-пятнадцать лет современным постперестроечным человеком, лучших образцов, чем вышеназванные фильмы («Покаяние» Тенгиза Абуладзе и «Жертвоприношение» Андрея Тарковского) нам с вами попросту не найти.

Во-первых, потому хотя бы, что оба эти фильмы в свое время были встречены всей просвещенной публикой, в том числе и маститыми кинокритиками, - буквально на «ура». То есть, они, по сути, являлись выразителями духа времени. Ну а во-вторых, потому уже, что все перевертыши и соблазны мысли, зафиксированные на пленку в этих двух перестроечных фильмах, развивались в реальной жизни исключительно по сценарию, предсказанному Тарковским и Абуладзе. Судите сами: разве не мечется последние десять-пятнадцать лет едва ли не вся постсоветская интеллигенция то в православный храм, то к капищам всевозможных оккультно-магических сект и объединений, при чем - так бойко, что никакому Тарковскому и не снилось? Не зря же дьякон Андрей Кураев по этому поводу написал целый двухтомный труд под общим названием «Сатанизм для интеллигенции», а Александр Дворкин - «Сектоведение»?

Что же касается социального «покаяния», до сих пор проводимого в нашей стране по сценарию Тенгиза Абуладзе, то теперь уж мы точно знаем, почему это о людях, выкапывающих из гробов трупы своих отцов и строящих памятники убитым ими пророкам, Христос сказал следующее: «Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши; сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших, и соглашаетесь с ними; ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы» (От Луки 11; 47-48). Миллион беспризорных, катастрофический рост преступности и детской наркомании, подсадка подростков на игровое праздное времяпрепровождение, ранние половые связи и, как следствие подобного освобождения от ига прогнившей советской нравственности, все более прогрессирующий и едва уже не детсадовский суицид, - вот тот букет невзгод, который привнесло в нашу с вами жизнь внешне вроде бы своевременное, но внутренне явно не христианское «покаяние», впервые продемонстрированное в фильме грузинского киномэтра.

Если бы, скажем, мы были духовно зрячи и вовремя хотя бы зафиксировали подмены, с такой очевидностью и точностью продемонстрированные нам режиссерами-провидцами в своих знаковых кинофильмах, то, скорее всего, нам не пришлось бы в дальнейшем лить слезы по волосам после того, как голова уже в принципе отлетела. («Целились в коммунизм, а попали в Россию»). Впрочем, и от многих бед, настигающих нас в процессе участия в вышеописанных духовно-нравственных подменах, мы то же были бы если не застрахованы, то уж, по крайней меры, предупреждены. А это уже не мало.

Вот почему я бы и хотел сосредоточить ваше внимание на третьем, как мне кажется, знаковом фильме нашего постсоветского кинематографа. На фильме, значительно уступающем первым двум в художественно-философском плане. Зато явно продолжающем их порочную традицию белое выдавать за черное, а духовно черное – за белое. Я имею ввиду недавно вышедший на экраны страны и с таким блеском уже собравший целый букет призов, как нашего, так и западного кинематографа фильм Павла Лунгина - «Остров».

Если верить непримиримому врагу России Збигневу Бжезинскому, традиционное Православие - это у нас единственное, что пока еще таит в себе опасность всему цивилизованному миру («Независимая газета» от 2 сентября 1993 г.). Подточи его изнутри, расслабь архипастырей «Мерседесами», а батьков на местах - валютой, увлеки наш епископат великими общепланетарными прожектами совместной борьбы всех мировых религий с международным терроризмом и ксенофобией, - и глобализм антихристианского мирового порядка всенепременно восторжествует.

Наш народ, терзаемый умниками масс-медиа, пусть и не на интеллектуальном уровне, зато уж нутром своим, в сокровенных глубинах сердца, чувствует правдивость этой последней грани, отделяющей нас от бездны. Оставленный на произвол судьбы так называемой элитой, многократно преданный и проданный гробокопателями-покаянцами, он, конечно же, разлагается, хотя и не так стремительно, как бы того хотелось агентам западного влияния; лишенный работы и смысла исторического существования, в массе своей спивается, прекращает рожать детей, постепенно теряет память, волю и вкус к жизни. И, тем не менее, он терпеливо ждет, когда же, в конце концов, после всех этих мутных игрищ в буржуи и в пистолетики из среды его выйдут не игровые подвижники и герои, которые без оглядок на Мировое правительство и Всемирный совет церквей поведут его за собой к чему-то по-настоящему ценному и высокому.

Именно поэтому первый игровой фильм, снятый на православную тему, с таким энтузиазмом был встречен буквально всеми: как верующими, так и не очень; как известными богословами-миссионерами, так и прожженными завсегдатаями мест не столь отдаленных. Уж слишком истосковалась душа русского человека по бесконечным российским далям, по покосившимся бревенчатым церквушкам, у которых извечно трудятся смиренные сгорбленные монахи, чьи сердца открыты навстречу Богу, а мысли полны любви и состраданья к ближнему... Впервые за много лет облегченно вздохнули кинозрители, зачарованные неспешным движением кинокамеры, слыша не трескучую болтовню «о главном», а простые тихие осмысленные человеческие речи. И только потом уже, несколько отойдя от первого чисто эмоционального впечатления, многие, пытающиеся жить по-православному, по тем или иным причинам фильм Павла Лунгина не приняли.

Не приняли вовсе не потому, что фильм слишком прост и иллюстративен. В тонкостях кинодраматургии мало кто разбирается. Но то, что в нем что-то не так, не то, почувствовали многие. С первого взгляда вроде бы все понятно: единожды смалодушничав, человек кается в своем смертном грехе всю жизнь, и за это внешне вполне смиренное многолетнее покаяние Господь наделяет его дарами веденья чужих душ, врачевания болезней, предчувствия скорой своей кончины. Казалось бы, все по Святым Отцам: фильм-житие о современном юродивом, должно быть, уже святом. Ан нет! Душа кинозрителя все-таки чем-то неясным мутится, вопреки очевидному – протестует.

И вот уже поневоле один замечает явную бытовую фальшь: вагонка в качестве облицовочного материала при строительстве северных храмов до восьмидесятых лет прошлого века практически не использовалась. А другой, не взирая на прекрасную игру актрис, на хорошо подобранные типажи и удачно найденные для них одежды, внезапно осознает: все три женских образа Павла Лунгина на поверку-то насквозь лживы.

Даже в восьмидесятые годы (не говоря уже о показанных в фильме шестидесятых) открыто исповедовать Христа люди умные, интеллектуальные, в массе своей побаивались. Простые же люди, особенно деревенские, если уж верили, так верили, а не играли в веру. Конечно, молодая девушка и тогда могла соблазниться и, как теперь говорят, «залететь», но, в отличие от современных московских барышень, зачастую лишь в силу моды заигрывающих с Небом, она НИКОГДА не поехала бы к старцу за благословением на аборт. Потому что она, безусловно, знала, что ни один старец в мире на аборт ее не благословит. А уж что говорить о матери, едущей через всю Россию в последней надежде на чудо возможного исцеления горячо любимого ею сына? Медицина бессильна, и уж мать это точно знает: сколько больниц исхожено, сколько денег потрачено на всевозможных профессоров и знахарей. (К помощи старца в такой беде прибегают обычно в последнюю очередь.) И вот на глазах у матери совершается чудо Божие! И что же она после стольких мытарств и пролитых ею слез тут же что-то вдруг залепечет о вящей любви к работе?!

О бесноватой барышне я уж и вовсе не говорю. Тут столько выдумки и фантазии, столько чисто кинематографических гэгов и красот при полном непонимании предмета разговора, что я ограничусь только коротеньким замечанием: многие бесноватые, особенно из тех, которые кукарекают на «отчитках», заканчивают институты, занимают руководящие должности, растят детей, читают духовные книги, исповедуются и причащаются. И единственное, что их отличает от обычных нормальных смертных, – это почти никем не замечаемая патологическая склонность к духовному разрушительству: семьи, дружбы, но прежде всего и больней всего – так это самих себя.

И наконец, о главном герое фильма.

Как-то уж больно странно: убил – и сразу старец. А все то тридцатилетие, которое он мучительно рос в юродивого, естественно, – темна водица в облацех. Что авторы фильма могут о ней сказать?.. Потому и лукаво перебрасывают нас вместе с героем через абстракцию тридцатилетнего духовного становления прямехонько к чудотворству. Единственным связующим звеном между мальчишкой-предателем и юродивым старцем становится чисто механическое перетаскивание потерявшего сознание подростка монахами в монастырь.

Когда я смотрел этот эпизод, мне почему-то сразу же вспомнились «Сирены Титана» американского писателя Курта Воннегута. Там один из героев романа пришельцами из космоса всасывается ногами вперед в летающую тарелку, и вот этот бедолага, не будучи в силах сопротивляться, бьется спиной о ступеньки трапа, но при этом еще и думает: а как же свобода выбора? Практически то же и у Лунгина. Спрашивается, а если бы монахи не оттащили подростка-предателя в монастырь, то стал бы он монахом или нет? В фильме об этом ни слова не говорится. Зато, показывая сам акт оттягивания, автор сценария и режиссер картины уже этим самым как бы рекомендуют нам вообще не задумываться о судьбоносном моменте прихода человека к Богу. Намекают, должно быть, на Божий промысел, незримо совершающийся над каждым из нас, грешных. И, тем не менее, вопрос повисает в воздухе: а как же СВОБОДА ВЫБОРА?

Чтобы мысль кинозрителя не успела вильнуть в неугодную авторам фильма сторону, они тут же рубят нас сценою покаяния. Не знаю, как на чей вкус, читатель, а по мне, - это метание по камням, вырывание остатков волос на лысеющей голове, всхлипы и завывания, местами переходящие в Иисусову молитву, ничего общего с православной аскетикой не имеет. Даже – чисто внешне. Это типичный образчик западной римско-католической «духовности», по типу лизания молодым Микки Рурком в роли Франциска Ассизского из одноименного фильма Лилиан Кавани гнойных ран прокаженного. Апофеоз любви к ближнему в понимании известной итальянской кинематографистки вызвал даже у моего тринадцатилетнего сына нормальную реакцию отторжения. Сын сказал: «Папа, по-моему, это об извращенцах. Давай-ка мы этот фильм смотреть не будем».

То же и с фильмом «Остров». Благодаря прекрасной игре Мамонова, столь экспрессивное покаяние принимается нами как вполне допустимое и даже канонически верное. И, тем не менее, где же здесь сдержанность, скупость чувств, трезвление, наконец, так настойчиво рекомендуемых даже для мирян в любой мало-мальски духовной книжке?

Больше того, наблюдая за сценой подобного покаяния, я вдруг поневоле вспомнил один крошечный эпизод из жизни афонского старца Иллариона Грузина.

Шел как-то старец по горной тропинке и встретился ему распростертый ниц плачущий монах.

– Ты чего? – прикоснулся к его плечу духоносный старец.

– Каюсь, - поднял зареванные глаза монах. – Вот уже тридцать лет вымаливаю у Бога прощения, но Он не хочет меня простить. Помолись обо мне, авва.

– Хорошо, - ответил Илларион и, отходя от плачущего монаха, начал было за него молиться, да вдруг его осенило: ДОСТАТОЧНО ТРЕХЧАСОВОГО ИСКРЕННЕГО ПОКАЯНИЯ, чтобы Господь простил даже самый великий грех.

Когда же он, осененный этой простою мыслью, обернулся назад, то на месте плачущего монаха стоял уже черный, как головешка, бес, который в лицо подвижнику бессовестно рассмеялся и сказал:

- А, догадался-таки, старик.

В «Лествице», правда, точно так же, как у Святых Отцов говорится о покаянном плаче, который у подвижников, пребывающих в непрерывном подвиге, продолжается всю жизнь. Да только Святые Отцы (не важно, первых или последних времен христианской эры) дружно, в один голос проясняют: вначале покаянной слезой омываются самые грубые грехи, потом все более мелкие и для простого смертного даже не различимые, как то: само намерение ко греху, короткая остановка на греховных помыслах, не своевременное ограждение себя от бесовских наскоков крестным знамением и молитвой. А тут – тридцать лет, и все – в самом начале подвига, томимый одним и тем же, думою об убийстве, о постыдном мальчишеском малодушии, но при этом - уже и старец, больше того, - юродивый!

Юродство, или добровольный отказ от разума, «мудрости века сего», берет начало еще от Христа. «Ибо слово о кресте, – говорит Благовестник Христос, – для погибающих есть безумие, а для нас спасаемых сила Божья. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? (Исаия 33; 18) Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божьей; то благоугодно было Богу безумием проповеди спасти верующих» (1 Кор. 1, 18-21) «Но Бог избрал безумное мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и униженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значущее». (27, 28) Следовательно, всякого ревностного подвижника благочестия в каком-то смысле можно назвать юродивым. Отказ от мира, от соблазнов видимых и осязаемых ради вещей невидимых и духовных – уже сумасшествие (буйство) в глазах людей плотских и душевных. И тем не менее юродство как совершенно особый путь следования ко Христу предполагает еще более радикальный отказ от мира, вплоть до отречения от собственного разума. Правда, не в смысле – сойти с ума, но в смысле – не умничать перед ближними, переходя на новый, с виду безумный, способ контакта с миром. Юродство как институт зародилось еще в пустыне Египта в конце IV – начале V века от Р. Х. во времена всеобщего духовного охлаждения и нравственного упадка. С тех пор всякий раз, когда положительные уроки нравственности мало кого увлекают, когда нужно действовать методом от противного, уча добродетели через отвращение от порока, тогда из среды подвижников Господь воздвигает наиболее искусных в доброделании и физически крепких с тем, чтобы они, выйдя из тишины монашеской кельи, служили ближнему одним из самых тяжелых для человека способов. Этот подвиг не столько личный, сколько общественный; он предполагает глубокое понимание жизни и глубочайшее нравственное самообладание.

С виду старец Петра Мамонова вроде бы соответствует вышеописанному стандарту: спит на куче угля в котельной, служит людям, как бы не от себя, а, выдавая себя за послушника некого старца - отца Анатолия, для всех, кроме него, затворника. Да и говорит он довольно странно, молится зачем-то не на иконы, а к алтарю бочком, то кукарекает, то бросает под ноги настоятелю черные головешки и лепечет нечто не разбери поймешь, что только потом, по факту, читается как пророчество. Одним словом, юродивый Христа ради. Да вот только Христа ли ради?

«…Необходимо помнить, что те немногие из ревнителей благочестия, которые обрекали себя на подвиг юродства, принимали его не самовольно, а по особенному призванию Божию»: либо по благословению духовно опытного старца, либо «по особенному указанию Божию, иногда же и по чрезвычайному откровению» свыше. («Христа ради юродивые восточной и русской церкви». Москва, Издание книгопродавца Алексея Дмитриевича Ступина. 1902, стр. 80)

Судя по диалогам, никто старца из фильма «Остров» на подвиг юродства не благословлял – ни настоятель монастыря, ни духовник. Значит, у отца Анатолия должно было быть откровение свыше, никак не меньше. Но опять-таки, исходя из жалоб самого старца, почему да как избрал его Господь, он не ведает. Выходит, явное самочиние. Почему же тогда отец настоятель не поставит его на место? Или, как пишут в духовных книгах, не возьмет его, неготового к духовному подвигу, за ногу и не сбросит с небес на землю? Дабы он не сломал себе шею, когда его с лестницы самомнения сбросят бесы. Напротив, он только то и делает, что прислушивается к мнению самочинника. И даже после того, как старец Петра Мамонова и ухом не ведет, слыша приказ отца настоятеля переселиться в другую келью, тот не только никак не наказывает строптивца, но прямо напротив, переселяется к нему в котельную на послушание? Неужто виной всему только явные чудеса, которые происходят вблизи ослушника? Они убеждают в его правоте как отца настоятеля, так и самого «старца». Но когда это, в каком православном монастыре мира единственным критерием истинности являлось чудотворение? Не Евангелие, не послушание, которое, как известно, выше поста и молитвы, но исключительно чудотворение?

Разве чудеса бывают только от Бога? Это что - новое слово в аскетике? Евангелие от режиссера Павла Лунгина и сценариста Дмитрия Соболева? Или кое-что пострашнее?!

И вот мы добрались до самого интересного: кто он, тот «бог», которому служит отец Анатолий?!

Судя по фильму «бог» этот открывает герою Петра Мамонова практически все возможное: и грехи окружающих его ближних, и будущее возгорание наместнического дома. Даже собственную кончину старца «он» сообщает ему с точностью до секунды. Единственное, что странный «бог» тщательно скрывает от своего «подвижника», так это то, простил ли он или нет отцу Анатолию его юношеское малодушие?

Что, Бог - это светская кокетка, заигрывающая с человеком и мучащая его, чтобы потешить свое тщеславие и получить от этого легкое наслаждение?!

Нет, конечно.

Тогда что? Почему «бог» героя Петра Мамонова дает ему, можно сказать, все «царства мира»: дар прозорливости, дар врачевания болезней, дар влияния на людей, даже на кинозрителей, но при этом молчит о главном?

Боюсь, что тут объяснение может быть только одно: «бог» отца Анатолия держит своего подвижника на коротком поводке молчания о главном исключительно потому, что он просто не доверяет грешному человеку: а вдруг тот узнает, что уже прощен, да и сбежит со своего поста? «Он» использует вверившегося ему подвижника исключительно как орудие своего влияния на окружающих.

Лживость же и лукавство, недоверие к человеку и патологическая склонность к истязательству всех и вся, даже своих любимчиков, замечена, как мы знаем, только у одного «великого архитектора вселенной» или, что то же самое, у князя мира сего, у «мирового разума», у Денницы, короче, - у сатаны. Это он под всевозможными личинами добра и свободы всячески закабаляет человека, дарует ему все царства мира - и дар всеведенья, и дар мнимого чудотворения - но только в обмен на душу.

И вот теперь, после того, как мы выяснили, каким «богом» водим псевдостарец о. Анатолий, становится ясно, откуда он знает беса, сидящего в дочери адмирала, и почему он так весело заигрывает с ним. Рыбак рыбака… А уж прельщенный псевдоюродивый, а попросту – бесноватый, естественно, радуется при приближении «своего». И с такой легкостью и игривостью, я бы даже сказал, бьющей на внешний эффект театральностью уводит прелестницу… вовсе не в Божий храм, где обычно проводятся отчитки, но в ледяную пустыню, по-видимому, туда, что больше похоже на их общую прародину. Ясное дело, такой «духовидец», безусловно, изгонит беса. Потому что легионер, сидящий в герое Петра Мамонова, значительно сильнее и изощреннее мелкого крикливого бесенка, гнездящегося в душе дочери адмирала. Такими показательными сеансами бесоизгнания всего еще несколько лет назад Россия буквально кишмя кишела. Все эти ванги, джуны, лонги и кашпировские не только «интимно», по телевизору, но и на стадионах, в присутствии тысяч и тысяч зрителей, изгоняли из бесноватых подселившихся к ним в души «инопланетян». Правда, никто пока не производил социологического исследования, а что же случалось потом, со временем, со всеми этими тысячами облагодетельствованных ведуньями, магами, белыми ведьмами и экстрасенсами. Об их дальнейшей судьбе, я думаю, лучше меня рассказал бы вам тот же отец Герман (Чесноков) из Сергиевого Посада или пяток других истинных подвижников благочестия, благословленных священноначалием на целожизненный подвиг изгнания бесов из православных. Потому что из неправославного, из того, кто не ходит в храм, не постится и не причащается, беса изгнать, как известно из Евангелия, невозможно. Язычники добровольно отказываются от ига Христова, которое благо есть, и живут в свободе бесконечного ежеминутного бесовского водительства. А в фильме – вспомните – выяснял ли псевдостарец, крещена ли сия девица и надет ли на нее православный нательный крестик, постится ли, причащается ль, верит ли в Бога, в конце концов? Нет, он сладко закудкудахтал и повлек за собой несчастную явно помимо ее же воли в ледяную пустыню, на явно не каноническую отчитку. Бес с бесенком переглянулись, игриво перекудкудахтались и весело ринулись через остров к месту их шулерской разводки. Театр, господа, и какой театр! Поражены не только отец и сама болященькая, так легко и непринужденно избавившаяся от беса, - в трансе буквально все: телезрители, кинокритики, богословы-миссионеры и даже… Патриархия. Единственное, наверное, кого магия кино не очень-то убедила, так это тех редких подвижников благочестия, которые ежедневно несут свой нелегкий крест попытки исцеления бесноватых. Только они, вот, в кино не ходят. Зато уж знают наверняка, как мучительно тяжело выходит бесенок из человека, сколько совместных трудов, потов и молитв должны приложить бесноватый и отчитывающий его священник, чтобы добиться в конце концов положительного результата. Многие годы, а бывает, и десятилетия ходит несчастный в храм, кукарекает там, стыдливо пряча глаза от братьев, в страхе и в трепете сторонящихся его; молится и постится, прикладывается к иконам, исповедуется и чуть ли не ежедневно причащается Святых Христовых Тайн, прежде чем наступает тот момент, когда муки его кончаются. Но даже после того, как бес выходит из человека, не один батюшка в мире не может дать стопроцентной гарантии, что лукавый через какое-то время вновь не войдет в несчастного. И уже не один, как раньше, а, приведя с собой семеро злейших бесов. Потому как без метанои, без дальнейшей ежесекундной подвижнической жизни, ни один христианин в мире не застрахован от подобного еще более страшного бесовского подселения.

Православие – очень трезвая и предельно ответственная религия. Со слишком страшной духовной реальностью приходится иметь дело каждому грешному человеку, чтобы ориентироваться в ней не по азимуту Евангелия и Святоотеческого предания, а опираясь лишь на свои личные мечтания и переживания. Когда же о сокровенном берутся рассказывать вчерашние атеисты, получавшие первые премии на международных кинофестивалях за откровенный показ полового акта на подоконнике, то за православие можно выдать буквально все: и заигрывание с бесами и христианское чудотворство – сразу в одном флаконе. И жизнь по указке «с внутреннего голоса» и прямое неподчинение отцу настоятелю, живущему, в свою очередь, тоже не по Евангелию и по монастырскому уставу, а по юродивым закавыкам своего своевольного прозорливца. И даже кропотливую подготовку к смерти в ящике для угля, (лжесмирение главного героя фильма не позволяет ему умирать в гробу), зато оно прекраснейшим образом согласуется с умиранием без церковного покаяния и даже без Причастия Святых Христовых Тайн.

Одним словом, для рядового зрителя фильм «Остров» – это почти видовое кино о жизни русского северного монастыря. Для адептов же новой веры, внешне очень похожей на Православие, в фильме выявлены столпы и скрепы ее бесовской «духовности»: бесконечное самочиние, стремление учительствовать при полном непонимании предмета разговора, страстное желание получать духовные дары, не приложив к этому ни малейшего усилия; верить, как фишка ляжет, а не как того требует Евангелие и Святоотеческое Предание, жить не по заповедям Господним, но, слушая некий внутренний голос, который в конце концов приведет всех, ему послушных, в «царство свободы духа», естественно, вне Христа.

Конечно, ничего нового в этом «ученье» нет. По таким принципам жила и госпожа Блаватская, и Алистер Кроули, родоначальник открытого сатанизма, и многие, многие другие служители Люцифера. Новизна фильма «Остров» заключается только в том, что эта нехитрая философия облечена в православные одежды и так лукаво подана, - я не думаю, что сознательно самим режиссером, нет; он явился лишь медиумом, через которого проговорил некто намного мудрейший его, - что даже многие богословы купились.

Вспоминаются слова недавно умершего старца Иоанна (Крестьянкина):

«Вот теперь много молодежи ринулось в Церковь. Кто уже осквернившись в скверне греха, кто отчаявшись разобраться в превратностях жизни и изуверившись в ее приманках, а кто и задумавшись о смысле бытия. И люди делают страшный рывок: из объятий сатанинских начинают тянуться к Богу. Бог открывает им свои отеческие объятья. И все было бы хорошо, если бы они по-детски припали ко всему, что дает Господь в Церкви свои чадам. И начали бы учиться в Церкви заново мыслить, заново чувствовать и заново жить. Но нет! Великий ухажер – дьявол – у самого порога Церкви похищает у большинства из них смиренное сознание того, кто они и зачем сюда пришли. И человек не входит, а вваливается в Церковь со всем тем, что есть и было в нем до этой прожитой жизни. И с этих своих позиций сразу начинает судить и рядить, что в Церкви так, а что изменить пора уже. И он уже знает, что такое благодать и как она выглядит. Еще не начав быть православным христианином, становится судьею и учителем. И снова Господь изгоняется им из сердца. И где? Прямо в Церкви. А человек-то уже и не почувствует, ведь он в Церкви, ведь он пролистал уже все книги и ему уже пора, по его мнению, и священный сан принимать, а ей – уже пора одеваться в монашеские одежды. Но, дорогие наши, они примут и священный сан, и монашество примут, но все это уже без Бога, водимые той же силой, что вела их до прихода в Церковь и что так легко обманула их теперь. А дальше жди и других – исключительно только на почве искаженной веры - явлений. Без труда, без борьбы и без крестных страданий воспринятое христианство – без жизни, но только по имени, а значит и без Бога, - явит различные обольщения в видениях и откровениях. Оно будет внутренними голосами руководить своей жертвой…

…надо нам с вами всем помнить, что в душе светлой и чистой и одна какая-нибудь мысль, брошенная от дьявола, тотчас произведет смущение, тяжесть и сердечную боль. А в душе же, омраченной грехом и еще телесной и оскверненной, даже и само присутствие его будет неприметно. Этой неприметности помогает сам дух злобы, ибо она ему выгодна. И он, тирански властвуя над грешником, старается держать его в обольщении, будто бы человек действует сам собой. Или внушает, что ангел светлый – образ, который принял лукавый, - уже почтил его жизнь. Обольщенный, как мотылек, летит на огонек бесовского видения или откровения, которое стремительно опалит его душу. Он желал чуда, искал откровения, и оно явилось…

Духовная слепота едва ли не большинства современных людей, именующих себя христианами, поразит их все умножающимися бесовскими соблазнами. Уже теперь мы слышим и читаем в периодической печати о всяких явлениях то на небе, то на земле. А эти новые, открывшиеся в последнее время способности целительства духовным прозрением, ясновидением и прозорливостью, у многих и очень многих людей всякого возраста и образования. И поразительно, что все они, не обремененные никаким знанием в области медицины, воспринимают открытия как дар с небес. Дар-то дар, но от кого и зачем? Что принесет он врачу и больному? Врачу принесет бесовскую гордыню, а доверившемуся ему пациенту нарушение всех духовных и душевных сил – одержимость… Христианин истинный, а не по имени только и моде, непременно вспомнит по поводу всех явлений, как поступили святые апостолы с девицей, имеющей духа прорицательного и доставлявшей этим доход своим господам. Вспомнят и отбегут от духа лестча, а остальные сами погрузятся в губительный обман и повлекут за собою многих. И все это, други наша, есть знамение времен».

(Проповедь архимандрита Иоанна (Крестьянкина), Очаковская церковно-приходская газета, выпуск № 24, за октябрь 2006 г.)

К сожалению, наша сегодняшняя реальность только подтверждает выводы умудренного Богом старца. Скажем, такой безотрадный факт: летом 2008 года состоялось награждение победителей кинофестиваля «Золотой орел». Директор этого фестиваля, всеми уважаемый и всемирно признанный кинорежиссер, Никита Сергеевич Михалков, на словах радеющий за русское возрождение и всюду позиционирующий себя православным христианином, для награждения победившего на фестивале фильма, все того же присноупоминаемого мною «Острова», вынес на руках (!) на сцену всемирноизвестного американского иудейского кинорежиссера, Романа Полански. Так сказать, официально-православный киномастер для награждения единственно пропущенного к производству полнометражного игрового фильма на православную тему перед тысячной аудиторией, заполняющей зрительный зал, и на глазах у всей сидящей перед телевизорами России совершил мистический акт «пригибания выи» перед действительными властителями киномира, талмудическими иудеями. И никто(!) из зрителей не освистал его, ни один из профессоров богословия ни слова не написал по поводу этого открытого наглого почти ритуального глумления. Никто его просто не заметил. Как сам Никита Сергеевич, так и его сотоварищ по киномиру Павел Лунгин продолжают по-прежнему оставаться едва ли не единственными представителями «православия» в культурном поле кино России. Им и деньги для постановок даются из госкармана, и любую, пусть только заявленную работу, готовы принять, как истинно православную, а теперь уже и… каширную.

И, тем не менее, параллельно с широкой дорогой официально навязываемой «духовности» существует и узкий, тернистый путь, которым доходят до кинозрителя редкие кинопроизведения с, более-менее, православным взглядом на нашу сегодняшнюю реальность. Так, на заре Перестройки, в эпоху покаянного угара по типу ля-Абуладзе, появился едва ли не единственный для того времени трезвый фильм Владимира Хотиненко «Зеркало для героя». Автор этой социально-фантастической кинокомедии весело и изящно предупреждал всех нас, как «шестидесятников», так и «восьмидесятников» не очень-то увлекаться разоблачением наготы своих отцов и дедов. Пристально вглядываясь в себя, а, исходя из этого, и в открывающуюся перед ним эпоху, Владимир Хотиненко четко и недвусмысленно заявил: как бы отвратительно не выглядел в наших глазах реально становящийся Сталинизм, все же герои той поры, наши отцы и деды, намного жертвеннее, душевней, целеустремленнее и мужественнее нашего. Презирать их, а уж, тем более, глумиться над их памятью, если у нас остались хотя бы крохи ума и совести, мы попросту не имеем права. Иначе, совершая экзистенциальный акт хамового оголения наготы своих отцов и дедов, мы просто обречены повторить их прискорбный путь, но только еще в более мерзких и безрадостных проявлениях.

Время показывает, что самые дурные предупреждения Владимира Хотиненко на наших глазах сбываются. И вот уже после двадцатилетнего либерально-демократического раздрызга и расползания нации ни во что, Россия готова консолидироваться на платформе куда более безотрадной сталинской. Тогда хоть какая-то, пусть порочная, но все же была идея консолидации, - я имею ввиду коммунистическую идею построения безбожного общества всеобщего культурно-нравственного и материального процветания. Сейчас же единственное, что может объединить всех нас, таких пушистых и огламурившихся, так это чисто механистическая идея элементарно физического выживания нации во враждебном ей мире супердержав и стремительно, буквально на наших глазах складывающихся суперэтносов. (Православных-то по статистике в России не более 3%, а сочувствующим, которые на духовном уровне не способны «отличить левой руки от правой», что Иоанн Грозный, что Сталин, что иудо-христианский Рыцарь-Командор с неограниченными электронно-диктаторскими полномочиями, судя по патриотической риторике, практически безразлично). Так стоило ли так долго потешаться над романтическими «бреднями» наших отцов и дедов, чтобы, растлившись и разболтавшись намного сильнее ихнего, чуть ли не единогласно взывать теперь к сильной руке, - не важно кем инспирированной и по каким каналам дружненько пропиаренной, - лишь бы чисто физически выжить в мире? После Красного коммунистического коня революционно-демократического предапокалипсиса и Черного, псевдо-демократического коня духовно-нравственного либерализма на горизонте замаячил Конь Блед, имя которому, как известно, смерть. И смерть, в первую очередь, духовная.

И что же, неужели мы попали в ловушку, из которой нет никакого выхода?

К счастью, это не так. Выход, конечно, есть. Его, еще двадцать веков назад, предложил нам Иисус Христос. Обращаясь ни вообще, - к нациям и к народам, - а непосредственно и буквально, - к каждому отдельно взятому человеку, - Христос предлагает всем единственно верный путь личного покаяния перед Богом и личного целожизненного исповедничества. Естественно, при наличии в том или в ином народе большого процента верующих, живущих по-христиански, а не только ставящих свечки перед иконами с периодичностью раз в полгода, после трудов неправедных, вопрос о выживании нации в этом мире решится автоматически. Достойные люди достойны будут и достойного их правителя. При отсутствие же христианской жертвенности и правильно развивающейся духовности все, а былые народы-богоносцы в первую очередь, - обречены на медленное мучительное вымирание.

И в этом - азы духовности.

Поэтому очень важно, чтобы в нашем кинематографе нашлось пару-тройку фильмов истинно покаянного и исповеднического характера.

И такие фильмы, слава Богу, есть.

Кроме «Зеркала для героя» Владимира Хотиненко это в первую очередь фильм Алексея Учителя «Космос как предчувствие». В нем конкретный «семидесятник» в точно найденных художественных образах совершает акт кинопокаяния за своей былой всеобще-интеллигентский, но и его, Алексея Учителя, конкретный грех. Грех этот заключается во внутреннем забвении «космоса духовного» в угоду романтическому соблазну - покорения космоса чисто внешнего. Сильный, умный, интеллектуально развитый человек, - а именно таковым и предстает перед нами главный герой кинофильма Алексея Учителя, - в силу своей бездуховности, - разрушает себя и всех, встречающихся ему по жизни. Стремление не к Богу, но к западному образу жизни, - плюс мечты о космосе, - а именно этим и жили наши шестидесятники-семедисятники, - превращают человека, при всей его жажде социальных свобод и прав, в раба собственных страстей, в спонтанного разрушителя всего живого. Испытывая порой экзистенциальный ужас перед самим собой, но, все-таки не желая и не умея каяться, герой фильма, а вместе с ним те, кто живет, подобно ему, исключительно разумом, но не духом, в конечном счете, - обречены на гибель. Сладкая мечта едва ли не всей советской интеллигенции, - освещенный яркими разноцветными фонариками трехпалубный Корабль Запада уплывает в ночь, а наивные умные мечтатели-диссиденты, столько лет готовившиеся вскочить на дорогую их сердцу палубу, остаются болтаться на холодных волнах не любимого ими отечественного моря. И даже их голоса в ночи теряются в грозном реве начинающегося шторма.

После просмотра фильма Алексея Учителя становится понятно, почему это наши пророки-шестедисятники, а вместе с ними и мы с вами, дорогой читатель, целясь в коммунизм, попали в Россию. Сами, собственными руками, мы привели к власти деятельных разрушителей отечества и совратителей народа русского исключительно потому, что стремились не к Богу, но к покорению космоса чисто внешнего; нацеливаясь попасть вовсе не в Царство Божие, что не от мира этого, но в земной и реальный рай транзисторно-буржуазного благоденствия.

Можно только себе представить, куда заведет нас новая и опять-таки чисто внешняя устремленность к физическому выживанию русской нации с сильной личностью во главе ее?

Не правильнее ли будет, умудрившись киноисследованием Алексея Учителя, начать возрождение России с самих себя, с очищения собственного ума и сердца, с укрепления личной ответственности и порядочности? И лишь потом, со временем, с очищенным сердцем и с просветленным разумом приступать к социальному и государственному строительству?

И здесь, как мне кажется, пришла пора вспомнить третий духовно-трезвый фильм нашего современного кинематографа. Речь пойдет о мало известном кинопроизведении режиссера-документалиста Бориса Лизнева, о его первом и, по-моему, последнем полнометражно-художественном полотне - «Зеленинский погост».

Снятый в конце девяностых, на «Ленфильме», этот фильм повествует о человеке, в недавнем прошлом простом деревенском парне, который, окончив столичный вуз и переехав на жительство в Москву, стал полноправным московским интеллигентом. Оказавшись в людском водовороте Большого города, герой фильма, подобно многим, поглощен делами настолько сильно, что лет уже десять, а то и больше не в силах выехать из Москвы. И только смерть отца заставляет его на время вынырнуть из пучины множества очень важных и неотложных дел.

Интеллигент садится в автобус и, размышляя, естественно, о России, о возрождении нации и народа, отправляется на родину, в деревню. Там он, слегка поубавив прыти, встречается с земляками, устанавливает с их помощью вокруг могилки отца оградку, в пух и прах разбивает в споре на денек заехавшего в деревню бывшего однокашника, а ныне нового русского москвича, торгующего Россией. Одним словом, он ощущает себя вполне приличным и добрым малым, истинным патриотом, не оторвавшимся от народа. И с этим греющим его чувством собственной полноценности он и заходит на огонек к местному чудачку-фотографу.

Кроткий и не общительный, одиноко живущий в лесной глуши, на самом краю деревни, фотограф который уж год подряд занимается реставрацией дореволюционных фотопластин. (Они достались ему в наследство от их общего, с героем фильма, родственника.) Фотограф показывает герою портреты его прапрадедов, людей еще той России. И только тут, впервые, на все вопросы знающий правильные ответы интеллигент, на мгновение призадумывается. Слишком уж не похожи лица всех этих монахов прошлого, да и обычных простых крестьян – на лица его сегодняшних соплеменников. Сколько степенности, простоты, чувства собственного достоинства читается в этих лицах. Их не бьющие на эффект одежды, спокойные взгляды, лучащиеся глаза, полные доброты и стойкости, - насколько они не вяжутся с нашей сегодняшней тороватостью, нахрапистостью, издерганностью. Рассматривая фотоизображения, герой фильма, а вместе с ним и зрители, поневоле проникаются убеждением, что между той Россией и этой – бездна, и перепрыгнуть ее в один прискок (только умными рассуждениями о духовном возрождении России, да редкими посещениями храма Божьего) попросту не возможно.

Опечаленный, герой фильма уходит в ночь.

Неторопливо бредет по деревенской улице.

Задумчиво сворачивает вверх по тропинке, к кладбищу.

И только здесь, на погосте, в шагу от недавно поставленной им оградки, вдруг приходит в себя, наткнувшись на двух подвыпивших земляков, под прикрытием темноты раскапывающих могилы.

В первый момент герой ошарашено останавливается. То ли врожденная робость, то ли извечная интеллигентская рефлексия, не позволяют ему мгновенно принять правильное решение. И, тем не менее, после короткого замешательства, он все же находит в себе мужество и решимость броситься в явно не равный бой с осквернителями могил. Короткая стычка заканчивается печально: героя бьют по голове лопатой и он, теряя сознание, падает прямо в яму. Но именно в этот миг, в сознании у героя, а значит и перед зрителями, начинают всплывать портреты, накануне показанные фотографом. Только теперь уже это не просто изображения, раз навсегда зафиксированные на фотопластины. Мгновение, и снимки вдруг оживают, снятые на них люди начинают дышать и двигаться. Герои фотопластин, казалось бы, выходцы из другого мира, вдруг улыбаются прямо в камеру. Поворот головы, и они уходят… в бескрайную ширь России. В сознании ж кинозрителя как бы сама по себе рождается окрыляющая всех мысль: так это, оказывается, вовсе не мифические атланты, на веки ушедшие из нашей жизни, - это наши же современники, где-то все-таки найденные режиссером и снятые им на пленку. Значит, не все так плохо, и в принципе мы способны к духовному возрождению. Надо сделать лишь первый шаг, и вслед за героем фильма перейти от бесконечного словоблудия о возрождении и духовности к простым и бесхитростным христианским поступкам.

На экране же, между тем, появляется бабка интеллигента. Она приближается к щупленькому подростку, герою фильма в отроческие годы, берет его за руку и уводит. При этом все кинозрители почти физически ощущают, что уводит она его не просто по склону горы к вершине, но влечет за собой в иной пространственно-временной континуум, - прямиком на просторы… Святой Руси.

Как просто и как все предельно ясно. Этим последним кадром режиссер фильма Борис Лизнев словно бы говорит с экрана: люди, отбросьте свои амбиции, погибельный гон за мамоной и отдыхом от духовности, - и сделайте шаг к Христу. И тогда Он и Святая Русь тотчас протянут вам руку помощи: помогут вам обрести себя, родину, счастье, веру.

Итак, подводя итоги, можно с уверенностью сказать: судя по состоянию нашего нынешнего кинематографа, Россия в который уж раз на своем веку снова на перепутье. Как в пространстве кино-культуры, так и в духовном плане каждому из нас в ближайшем будущем предстоит сделать очередной выбор: либо внешне весьма эффектное «всенародное» шараханье в псевдоправославный глобализм со всеми вытекающими отсюда последствиями; либо личное, незаметное, но единственно правильное решение следовать за Христом вплоть до голгофских мук и нового исповедничества.

Или – или, и третьего не дано...

Ноябрь, 2008 г.